|
Когда-то давным-давно было на свете одно приятное царство, и был в нем царь, и был у того царя единственный сын, и был тот сын конкретным засранцем. То есть, в натуре! Не стригся, не брился, не мылся, зубы не чистил, жопу пальцем подтирал, а палец вытирал об стену, чтобы все видели, какой он засранец. Царь уж и уговаривать его пробовал, и воспитывать его пробовал, и даже лечить его пробовал — все напрасно! Как был царевич засранцем, так и остался. А царь-батюшка, видя все это засранство, впал в уныние, дела государственные забросил, и вобще в монахи постричься хотел — но тут вдруг приходит к нему гонец и передает приглашение от главного говновоза. Знаю, мол, царь, о твоих проблемах, и даже знаю, как их решить. Давай-ка встретимся в Южной Роще, завтра вечером, часов в одиннадцать. И вот приехал царь в ту рощу, а главный говновоз ему и говорит: слушай сюда. Выгребал я давеча говно с твоего сортира и по запаху понял, что печаль у тебя большая. А потом по цвету понял, что печалишься ты о своем сыне. А потом людей порасспросил и узнал и про твоего сына, и про твою печаль. И вот, решил я тебе кое-что подсказать — если тебе, конечно, мой совет интересен. Царь ему говорит: конечно, интересен. Тогда говновоз ему говорит: ежели твой сын засранец, пусть живет как засранец. Объяви его главным царским засранцем, а там посмотришь, что будет. Ну, царь, конечно, говновоза послушал — а что ему еще оставалось? Взял, короче, да издал указ: дескать, мол, с завтрашнего дня вступает наш царевич в должность Главного Засранца, и отныне ему запрещается мыться, стричься, бриться, чистить зубы, а также вменяется в обязанность подтираться пальцем и об стенку. А царевич-то обрадовался: ура, ура, моя эстетика победила! И тут же засрался по уши. А царь говорит: какой молодец! Давай и дальше в том же духе! Тут-то царевич и обломался! И все предписания нарушать начал: то помоется, то зубы почистит, а то, глядишь, и туалетной бумагой воспользуется. А царь, как об этом узнает, сразу зовет его к себе и при всех министрах строжайше отчитывает: гляди, мол, Главзасранец, чтобы это было в последний раз. Не то в немилость впадешь, и будут у тебя большие проблемы. И вот, где-то через год, приходит царевич во дворец, весь из себя демонстративно чистенький, выбритый, постриженный, и говорит: всё! не боюсь я больше твоей немилости! и нечего меня заставлять! Почему это все другие царевичи чистенькие ходят, а я один как засранец? А царь ему говорит: ну, раз немилости не боишься, то объявляю тебе свою немилость. Иди и подумай над своим поведением, а я себе другого наследника найду. А ежели хочешь прощение заслужить, то чистым впредь ко мне не приходи. А царевич отвечает: очень мне надобно твое прощение! И без него как-нибудь проживу! Зато я теперь сам себе хозяин: захочу — помоюсь, захочу — запачкаюсь, а захочу — так вобще говновозом работать пойду! И никто меня не остановит! А царь ему говорит: ну, сынок, это уж дело твое. Да только не примут тебя в говновозы, потому что это работа не для слабых умов. Тут царевич каак возмутится: это у кого тут слабый ум?! Это у меня-то слабый ум?! Да я…!!! Да я…!!! И, короче говоря, пошел в говновозы устраиваться. Приходит — а говновозы как раз всю работу покончали, помылись, поужинали, покурили и сидят, беседы умные ведут. А тут приходит к ним царевич и говорит: примите меня в свою команду. А главный говновоз: принял бы, да нельзя. Говновозом может стать только сын говновоза, или уж, на худой конец, племянник или зять. Такое у нас правило, и нет из него никаких исключений. А царевич ему отвечает: если исключений нету, то откуда ж тогда самый первый говновоз взялся? С неба, что ли, упал, или из земли вырос? Тут все говновозы одобрительно засмеялись, а главный говорит: ладно. Задам и я тебе сейчас один вопрос. Если на него ответишь — будешь моим учеником, если нет — тогда уж извини-подвинься. А вопрос мой очень простой: что такое говно? Царевич говорит: ну, это любому понятно. Я насрал, ты насрал, он насрал — вот вам и говно. А говновоз ему отвечает: ответ неверный. Мы эту субстанцию золотом называем, потому что сам погляди. Мы его у горожан забираем, а горожане нам за это платят. А потом мы его крестьянам отвозим, и крестьяне нам снова платят. Где ты еще такой предмет найдешь, чтобы даром доставался и двойную выгоду давал? Так что, парнишка, подумай лучше и отвечай снова: что такое говно? Тогда царевич подумал и думает: ага! Если говно для вас золото, то золото для вас говно. И отвечает: говно — это золото. А говновоз ему говорит: ответ неверный. А царевич: как это неверный, ты ведь сам посмотри, сколько говна люди друг другу делают, и все из-за золота. А говновоз говорит: хорошо. Но виновато ли в том золото? Оно ведь само по себе металл полезный и нейтральный, и вовсе даже не говно. Тогда царевич говорит: а-а-а, я понял. Говно — это люди, которые друг друга подсирают, обсирают, говном мажут, в говно втаптывают и с говном съедают. А говновоз ему: не спеши, парнишка, а посмотри на тех же людей повнимательнее. Они ведь кого-то в говно втаптывают, а кого-то, напротив, с говна вытаскивают, кого-то говном мажут, а кого-то от говна отмывают, кого-то с говном едят, а за кем-то говно выносят. Вот и получается, что один и тот же человек для кого-то говно, а для кого-то — чистое золото. Царевич говорит: ну, тогда я не знаю. А говновоз ему: ну, коль не знаешь, так узнавай, а как узнаешь — приходи, приму тебя в ученики. И с этими словами забивает новую трубочку и пускает ее по кругу, а царевичу не предлагает и перестает его в упор замечать. Вздохнул царевич и пошел по свету — искать ответ на вопрос, что же такое говно. Странствовал он семь лет, и много всякого говна за это время схавал, а потому решил, что весь мир говно. И вот, приходит он к говновозам, а они сидят как сидели, как будто и дня не прошло. А главный говновоз сразу его узнал и спрашивает: ну, что? Знаешь теперь, что такое говно? Царевич говорит: ох, знаю! Говно — это весь наш мир, и вся наша жизнь, и все, что мы имеем. Тогда говновоз, ни слова ни говоря, забивает новую трубочку и протягивает ее царевичу. А потом подвигается, чтобы он рядом сел. И вот они посидели, покурили, поболтали, помолчали, потом опять покурили, а потом говновоз царевича спрашивает: слушай, парнишка, ты тут давеча говорил, весь наш мир говно? Царевич отвечает: говорил. Или не говорил. В натуре, не помню. Не, точно не говорил. Не, точно. Не мог я, в натуре, такую парашу сказать. Тогда говновоз спрашивает: ну, ежели тебе мир не говно, то что ж такое говно? А царевич отвечает: ежели мир не говно, тогда, наверное, я говно. А говновоз говорит: ну, нет. С говном бы я драп не курил. Так что, парень, успокойся: и мир не говно, и ты не говно — но что такое говно? Царевич говорит: не знаю. Пока к тебе шел — точно знал, а сейчас то ли забыл, то ли я не знаю. Пойду я, наверное, еще у людей поспрашиваю. И пошел. Но на этот раз далеко не ушел, а просто поставил шалаш на проезжей дороге, и у всех проходящих да проезжающих спрашивал: что такое говно? Отвечали ему разное, но у него на всякий ответ свои аргументы были, и всем он объяснял, что и это говно совсем не говно, и прочее говно не так уж плохо, и из любого стопроцентного говна можно выгоду извлечь. Скоро о нем слава пошла: есть, дескать, на свете такой учитель, который в шалаше живет и правильной жизни учит. Стали к нему ученики стекаться, большой дом построили, и у всех приезжающих спрашивали: что такое говно? Но никто им не мог такого говна назвать, которое было бы говном всегда и везде и для всех, и при любых условиях. И вот однажды сидел царевич со своими учениками, размышлял о жизни, и вдруг понял, что понял он о жизни почти все, и осталось понять только самую малость, без которой в этой жизни никакого смысла нет. И тут решил он, что настала пора идти к говновозу и отвечать на его вопрос. Приходит, а говновоз его спрашивает: ну, что? Понял, что такое говно? Царевич говорит: понял, только ты не обижайся. Говно твой вопрос, учитель. Только ты не сердись, а лучше задай мне правильный вопрос, чтобы я на него ответил и окончательно во все врубился. А говновоз улыбнулся и сказал: эх, уважаемый! Правильный вопрос на свете только один: это вопрос о том, что такое правильный вопрос. И ты его только что задал, так что дело за немногим: поразмыслить на досуге и на него ответить. А теперь давай о делах поговорим: ты ведь мне сегодня про говно все правильно сказал — и, стало быть, в говновозы годишься. Теперь иди да спать ложись, а завтра в шесть утра приходи на работу. Или, еще лучше: отправляйся к своему отцу, он тебя давно простил, да и не сердился он на тебя всерьез. Все-таки, царскому сыну лучше царем работать, я так считаю. А царевич говорит: да как же я буду царем работать, если в жизни смысла нет? А говновоз отвечает: в жизни нет, а в работе есть. В любой работе смысл найдется, если с умом за нее взяться. А за жизнь как ни берись, смысла в ней не найдешь, потому как не для смысла она, а для прикола. Оглядел царевич команду говновозов и говорит: вот что, господа хорошие. Смысл-то ваш я понял, а вот в приколы ваши, пожалуй, никогда не врублюсь: больно они у вас мудреные. А потому решил я, что прав ты, учитель: не быть мне говновозом, коль я царевичем родился. Так что пойду я, попробую царем поработать — глядишь, что-нибудь да и получится. С тем и вернулся он во дворец, а царь его, понятно дело, давно уже простил и с радостью принял. А потом он и сам царем стал, и, говорят, неплохо у него получилось. Закончив эту историю, Джа-Будда сказал: в то время царевичем была рекламная собачка, царем была ее хозяйка, главным говновозом был я, а говна никакого не было, нет и не будет. Бывают на свете говнюки, бывают засранцы, и даже говноеды — но не бывает такого говна, которое было бы говном всегда и для всех. И даже наше телевидение: какое, в сущности, говно! — а иногда и от него какая-то польза случается.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Пользователи
